Если что — звоните

Написался рассказ. Комментарии приветствуются. Многобукв, прячу под кат.

Если что — звоните

В клинике пахло хлоркой, свежеположенным линолеумом и, совсем слабо, дорогим одеколоном. Коридор тянулся на двадцать метров влево и вправо, затем заворачивал — в первом случае к операционной, а во втором — в курилку и на лестницу. Денис стоял у недавно обновленной стены и терпеливо ждал, то роясь в левом кармане джинсов, то отдергивая руку, вспоминая, что здесь нельзя курить.

Он почесался, тоскливо повернул голову в ту сторону, откуда донеслись негромкие звуки шагов, и подумал, что это снова пара медсестер, дефилировавших по этажам — отчаянно фигуристых и всегда веселых. Но это была Нинка. Она осторожно шла по желтому линолеуму, ее вели Константин Павлович и еще какой-то врач, которого Денис не знал. На этот раз Константин Павлович не стал протягивать сухую ладонь или понимающе улыбаться. Он покачал головой и сделал Денису знак взять Нинку под руку.

— В метро мне лучше не спускаться, — улыбка получилась не очень.

Денис вздрогнул, она смотрела мимо него, и сжал ее локоть:

— Я на машине.

Он махнул рукой докторам и осторожно повел Нинку вниз, предупреждая о порожке при спуске на третий этаж, и порожке на выходе из клиники, и трех ступеньках крыльца. За последние две недели она освоилась, и не шла на полусогнутых, а медленно и точно ставила ногу туда, куда было надо.

Что там говорить, Нинка держалась молодцом — левую руку не вытягивала вперед, доверяя ведущему, и с улыбкой села в машину, осторожно нащупав проем, чтобы не удариться головой. Только в машине, когда Денис уже выехал на Каширское, она всхлипнула, спрятала лицо в ладони и прорыдала до самого дома.

…Бабушкин письменный стол, шоколадного цвета тяжеленный мастодонт, был пуст: пепельница, коробок спичек и кубарик с телефоном приемной клиники не считаются. Комната тоже была пуста — телевизор выключен, музыкальный центр поставлен на пол, в углу друг на друге стояли так и не вставленные в стол ящики. В верхнем лежала история болезни, а на дне нижнего, Денис это знал, договор аренды. Сумма взносов была раза в два меньше предыдущей, и это радовало.

Он стоял у онка и смотрел сквозь стекла комнаты и балкона на высотку, которую составляли из бетонных плит крановщик и маленькие человечки в касках. Отсюда казалось, что они играют в «Лего».

— Дай, пожалуйста, попить, — сказала Нинка. Она сидела на стуле со спинкой (дал дядя Иван), очень прямо, будто аршин проглотила. Глаза покраснели, но она больше не плакала и даже не поворачивала голову. Нинка глядела прямо на него, и он подумал, что на фоне яркого июльского неба она вполне может видеть его как большое синее пятно.

Денис сходил на кухню, вернулся со стаканом и поставил его на стол.

— В руку, — очень спокойно сказала она, и Денис ругательски обругал себя.

Он схватил спички — они грохнули в тишине  — и закурил. Потом подошел к ней сзади и положил руки на плечи. Сначала он хотел закрыть ей глаза, как у них было заведено, а она бы ехидно стала перечислять своих мальчиков. Он подумал, как коснется ее век, и как проведет пальцем по брови, и как затем будет ее успокаивать, потому что теперь подумать страшно, чтобы это сделать. Извини, подумал он. Она повела плечами, и он убрал руки.

— Помнишь, ты водил меня в индийский ресторан?
— «Брахман». Он пакистанский.
— Он армянский, — хихикнула она. — Ты пошел бы со мной снова?

Пепел упал на пол, он затушил сигарету и положил обратно коробок.

— Спрашиваешь.

Нинка посмотрела на него очень внимательно, потом похлопала по столу, нашла коробок и поставила его на попа.

— Мы войдем в зал, к нам слева подойдет официант, а я буду глядеть вправо. Потом ты посадишь меня в угол, чтобы никто не видел, как ты меня кормишь. Потом я устрою истерику.

— Посиди здесь.

Достал мобильник, набрал номер платной справочной и вышел — сначала в коридор, потом на лестничную клетку. Грохнула дверь. Когда он поговорил и вернулся, то придержал ее. Настроение резко улучшилось.

— Через полчаса тут будет плов по-пакистански, твои любимые лепешки и сырная запеканка.
— Истерики не будет, — за весь этот день она ни разу не изменила тон. — Дурак, я думала ты ушел. Совсем.

Солнце начало садиться.

…Ты меня любишь, спросила Нинка. Конечно, люблю, что за вопрос, ответил Денис. Готов выполнить любое желание, произнесла она. Естественно, ответил Денис. Тогда придется тебе проводить меня в ванную, пробурчала она. Черт побери, подумал Денис. Хорошо, что не в туалет, сказала она.

Он предложил налить ванну, но Нинка предпочла душ, сказав, что лучше удариться о полку с шампунями, чем утонуть.

— В этом есть что-то неправильное. Ты меня видишь голой, а я даже не знаю, одет ты или нет.

Денис провел пальцем по ее груди. Она закрыла грудь ладонью.

— Если я разденусь, ты меня все равно не увидишь, — хрипло сказал он.
— Вряд ли ты залезешь ко мне в одежде.

Он убрал палец, разделся и перелез к ней.

— А теперь обними меня, — попросила Нинка.

Денис обнял, они стояли так минут десять, а потом он устал, и, чтобы скрыть эту усталость, взял мочалку, повернул Нинку и начал тереть ей спину. Он тер очень сильно, потому что никак не мог выкинуть из головы одну мысль.

Если вдруг перегорит лампочка, она даже не пошевельнется.

…Читать перед сном предложил Денис, и Нинка с радостью согласилась. Денис старался читать с выражением и не зевать. Редко когда они прочитывали больше трех десятков страниц — злополучный стакан с водой быстро пустел, а без него пересыхало в горле. Несколько раз он засыпал на середине предложения, а через несколько минут просыпался — Нинка лежала на боку, смотрела на него, и терпеливо ждала.

— Почему ты меня не толкнула?
— Не хотела будить. Мне тебя жалко.

От этого он чувствовал себя виноватым, но всегда спрашивал:

— Почему это жалко?
— Потому что ты храпишь, — отвечала она.

Снова заплакала она через месяц, когда на день рождения он привез ей книги, напечатанные для слепых. Они стоили черт знает сколько, и Денис знал, что ей будет непросто выучить эту злосчастную азбуку, состоящую из одним пупырышков.

— Не хочешь мне читать, не надо, — поджала губы она.

В тот день он впервые почувствовал раздражение.

…Скажи — люблю. Люблю, люблю, люблю. Скажи — хочу. Хочу, хочу, хочу.

На кухонном столе выросла небольшая горка посуды. Вечером ее придется помыть самому, она разбрызгает. Нинка доела азу, и он промокал ей физию, когда она вдруг спросила:

— У тебя есть другая женщина?

Он остановился.

— Что?
— Другая женщина. Если она есть, я не стала бы вам мешать. Может, я бы даже поговорила с твоей любовницей по телефону.
— Пока тебе поговорить не с кем. Никого у меня нет.
— Пока?

Он обнаружил, что сунул руки в карманы и там сжал их в кулаки до боли. «Я собирался, это точно», подумал он.

— Я люблю тебя, — и понял, что сказал это автоматически.

— Я тебя тоже, но проверить никогда не мешает.

Она очаровательно улыбнулась. Денис покраснел и ничего не ответил.

— Ты бы нашел другую женщину, если бы меня не стало?
— Прекрати.
— Нашел бы, — сказала Нинка сама себе. В последние две недели у нее появилась привычка бурчать что-то себе под нос.

Он задумчиво поглядел на остатки азу и объявил:

— Схожу-ка я в магазин.

Схватил пакет и выскользнул из квартиры.

…Ваза разбилась, когда Денис был на работе. Нинка решила переставить ее с подоконника на стол и, конечно, поставила мимо стола. Ваза была хрупкая, тонкой работы. Нинка была босиком.

Он нашел ее в углу комнаты. Секундой позже он увидел осколки, а еще через секунду — три черных пятна на ковре и одно на полу.

Она, наверное, просидела в углу несколько часов, дрожа от страха, пытаясь не двигаться и не делая ни шага, потому что в темной, залитой сентябрьским солнцем комнате было слишком много осколков. Денис так никогда и не спросил, сколько она просидела там. Вместо этого он взял ее лицо в свои руки и стал целовать, дурея от нежности.

Нинка смеялась сквозь слезы, и говорила, что они успеют нацеловаться, но пусть он, наконец, принесет йод или зеленку или что там бывает для обработки ран, и я читала, что если маленький осколок попадет в кровь, то  доберется до сердца, и тогда конец, конечно, сказал он, это написал известный врач Ганс Христиан Андерсен, в тамошней клинике аналогичный случай был с одним злым мальчиком.

Он смел осколки в ведро, они легли и читали сказку про этого самого мальчика, потом Нинка закрыла книгу, которую Денис держал в руках, а он выключил бра, и вся комната погрузилась в кромешную темноту. Тогда они занялись любовью так, как это было раньше. Они были равны.

Утром Нинка спросила его:

— Сколько мне осталось?
— Три месяца, — ответил он, не поворачиваясь. На сковородке шкворчала яичница.
— Потерпи, родной, — сказала она, и он неожиданно понял, что на самом деле это звучит как «паэрпи адной», и так она уже говорит несколько дней.
— Следующий — слух? — спросила Нинка.
— Нет, речь, — ответил он.
— Ты будешь со мной? — спросила она.

Он вспомнил все — рентген, опухоль, клинику, очереди, стационар, снова клинику, врачи, врачи, врачи, поворот на Каширское, Нинкины плечи, вчерашнюю ночь и почувствовал в горле комок. Как мог твердо он сказал:

— Да.

…На кровати было очень неудобно сидеть, и особенно неудобно оглядываться — там лежала она, и Денис знал, что если он ее толкнет, то она замычит, и наверное, это «доброе утро», а быть может, «пошел вон», и так уже неделю.

У тебя есть другая женщина?

Пятна на полу.

Если перегорит лампочка, она и не заметит.

В метро мне лучше не спускаться.

Дурак, я думала, что ты ушел.

Я думала, что ты ушел.

Думала, что ты ушел.

Ты будешь со мной?

Денис дотянулся до лежащего на полу мобильника и набрал номер.

— Константин Павлович? Да, решил. Больше не могу. Третий корпус, стационар? Еду.

Сзади потянулась Нинка. Значит, приснился хороший сон.